Голос памяти II

Альберт Лапидус (Балтимор)

Продолжение. Начало

Из седьмого класса в девятый

Елена Осиповна, моя первая учительница, конечно, не читала в те годы книгу Дейла Карнеги “Как вырабатывать уверенность в себе”, но природный ум и большой педагогический опыт подсказали ей, что похвала даёт куда лучшие результаты, чем критика. Поэтому она всегда отмечала достигнутые учеником успехи, какими бы малыми они ни казались. Это определяло наше положительное отношение к урокам. Приятные детские впечатления от занятий сохраняются на всю жизнь. Они вызывают у ребёнка интерес к учёбе и вселяют уверенность в своих силах. После окончания 7-го класса я решил — с одобрения родителей — подготовиться за лето по программе 8-го класса и сдать все экзамены, чтобы 1 сентября пойти в 9-ый. Перескакивая через класс, хотел наверстать упущенное из-за войны время. Завуч старших классов отнеслась к моим намерениям без особого энтузиазма: я создавал для школы “лишнюю головную боль” — такие вещи требовалось утрясать в гороно. Завуч предупредила, что экзаменов будет больше, чем у обычных восьмиклассников, так как аттестовать меня нужно абсолютно по всем предметам, изучаемым в 8-ом классе, — я должен был сдавать 12 экзаменов (включая устные и письменные). Заниматься приходилось по 14-16 часов в сутки. Родители взяли мне репетитора по математике, остальные предметы изучал самостоятельно. Готовил меня по математике замечательный педагог Владимир Иосифович Зарецкий, вспоминаю его с величайшим почтением и благодарностью. Именно тогда я понял, как важна хорошая методика преподавания. За 2 месяца Владимир Иосифович полностью подготовил меня по всем разделам математики 8-го класса. Он так доходчиво объяснял, что самое сложное становилось простым и понятным. Приходилось сдавать по 2-3 экзамена в день, так как учителя возвращались из отпуска лишь за неделю до начала учебного года — принять у отстающих учеников переэкзаменовки и провести педсовет. Итак, 1 сентября я пошёл не в 8-ой класс, а в 9-й. В какой-то мере начался и новый этап моей жизни: новые учителя, новые школьные друзья, новые увлечения юности.

“Да повторится учитель в учениках своих”

По-разному сложилась судьба и карьера бывших учеников нашей 13 школы. Многие стали крупными учёными, знаменитыми артистами, политиками (например, Станислав Шушкевич, бывший Председатель Верховного Совета республики), художниками, инженерами, педагогами. Но всех нас объединяла память о школьных учителях. И при встречах — случайных или запланированных — мы всегда с большой теплотой вспоминали учителя математики Моисея Самойловича, “историчку” Станиславу Михайловну и преподавателя русской литературы Софью Евгеньевну. Их знания, их увлечённость своим предметом во многом повлияли на наш выбор будущей профессии. Именно так учитель реализует себя в учениках своих. Говорят, что хороший учитель не тот, который преподносит истину, а тот, который учит её находить. При этом исключительно важен образ мыслей самого учителя. Преподаватель истории Станислава Михайловна была настолько нам интересна, что мы даже собирались у неё дома, беседовали на самые разные темы. От неё веяло инакомыслием, хотя времена были такие, что и слова этого нельзя было произнести. Инакомыслие чувствовалось в её задумчивом взгляде, в иронической интонации, когда она говорила вроде бы о серьёзных вещах, в доверительной манере общения с нами. Навсегда остались в памяти уроки литературы. Анализируя наши сочинения, Софья Евгеньевна часто повторяла: “Слова надо любить. Словами надо пользоваться крайне осмотрительно, скупо, а не наваливать их неорганизованными грудами. Это именно и есть тот случай, когда количество не переходит в качество, а, наоборот, ведёт к падению всякого качества”. Её уроки были интересны по содержанию и предельно корректны по форме — никакого менторского тона, и нам это нравилось: ведь в юности мы все максималисты и на всё имеем собственное мнение. Рассматривая то или иное художественное произведение, Софья Евгеньевна объясняла нам, что живой образ создаётся не просто перечислением определённых достоинств и недостатков героя, а лишь описанием пережитых им впечатлений. И приводила такой пример. Допустим, нужно описать чувство радости какого-то конкретного человека. Если мы удовлетворимся словами “он был рад”, то эти слова не выражают ничего индивидуального. В реальной жизни, говорила нам учительница, одна радость не похожа на другую. Радость надо выразить через поступки человека, и только тогда мы почувствуем, как эта радость проявилась. Неудивительно, что уроки литературы, проводимые в такой нетрадиционной форме, вызывали у нас эмоциональный подъём. Забыть их невозможно. Моисеем Самойловичем мы восторгались как блестящим математиком и одновременно незло подтрунивали над его рассеянностью, неправильной русской речью и поразительной небрежностью в одежде. Моисею Самойловичу — чтобы он нас не беспокоил вызовом к доске — нужно было с самого начала урока подсунуть какую-нибудь сложную математическую задачу и сказать, что она не решается. И все заняты: он решает задачу, а мы занимаемся своими делами. Чтобы Моисей Самойлович не заподозрил подвоха, применять эти “маленькие хитрости” нужно было весьма дозированно. Наш “Мойша” (так мы его между собой звали), вероятно, обо всём догадывался, но ему и самому было интересно заняться, как он говорил, “гимнастикой ума”. Моисей Самойлович Эльперин считался одним из лучших преподавателей математики в городе. Он гордился, когда его ученики занимали призовые места на математических олимпиадах, радовался за своих питомцев, успешно сдавших вступительные экзамены в институты, но и ужасно огорчался провалами, особенно если они были из-за “пятой графы”. Все дети одинаково дороги родителям, и всё-таки обделённых судьбой любят и жалеют больше...

“О грёзах юности томим воспоминаньем”

С возрастом мы порой не можем вспомнить, что было вчера, но далёкая юность поразительно чётко запечатлелась в памяти не только в виде зрительных образов, но даже запахом снега и дождя, запахом сохнущего сена на лугу и ароматом ландышей в руках любимой девушки. В шестом классе я влюбился в девочку из нашего двора Оксану Урсулову. У неё были большие чёрные глаза, нежный персиковый цвет лица и толстая, до колен коса — южная красавица (мама — грузинка, папа — молдаванин). Многие ребята, даже постарше меня, вздыхали по ней, а взрослые мужчины останавливались и долго смотрели ей вслед. Оксана была лишена всякого кокетства, присущего девочкам её возраста, — и в ответ на моё предложение сразу же сказала, что будет счастлива со мной дружить. Оксане досталось трудное детство. Когда ей было пять лет, умерла мама. Папа, профессор ботаники, привёл в дом другую женщину, надеясь, что та заменит ей мать, но этого не произошло — падчерица и мачеха невзлюбили друг друга, а с годами — всё больше и больше. Отец Оксаны работал тогда в Ботаническом саду одного из южных городов страны. Когда началась война, он эвакуировал семью в тыл, а сам ушёл на фронт. Погиб 9 мая 1945 года — в самый последний день войны. В эвакуации и все последующие годы Оксана практически жила одна: мачеха редко бывала дома, постоянно куда-то уезжала, говорила, что работает в гастрольных артистических бригадах. Во время войны Оксана получала за отца денежный аттестат, а после его гибели — небольшую пенсию. Жизнь заставила девочку научиться многому: она сама себе шила, вязала, стирала, готовила еду. В школе были проблемы с русским языком — всё-таки дитя юга, но училась она старательно — свободного времени на развлечения не оставалось. Я не помню Оксану беззаботно гуляющей по улице. В её бархатных глазах всегда была грусть: никак не могла свыкнуться с мыслью о гибели отца. Благодаря дружбе со мной Оксана перестала чувствовать себя одинокой. “Ты мне даже ближе, чем я сама себе”, — с недетской серьёзностью часто говорила Оксана. И хотя мы встречались уже не один год, наши отношения оставались совершенно невинными, а мои чувства — чистыми и возвышенными. Мне было хорошо с Оксаной, но ещё больше моё сердце согревало то, что ей было хорошо со мной. Оксана очень увлекалась растениями, мечтала в будущем пойти по стопам отца — стать ботаником. В квартире все подоконники и кухонный стол были уставлены горшочками с цветами и редкими для наших мест растениями, росло даже лимонное деревце. Как-то весной я пригласил Оксану поехать на электричке за цветами. Её глаза светились благодарностью и счастьем. Нарвали огромную охапку красивых полевых цветов. До прихода электрички, чтобы возвращаться домой, оставалось ещё много времени, и мы решили погулять по лесу. Внезапно пошёл сильный дождь. Стоим, спрятавшись под деревом, и вдруг Оксана обвила руками мою шею, и я почувствовал на губах огненный поцелуй. Наш первый поцелуй. В глазах у меня потемнело, голова закружилась, я сжал её в объятиях со всей страстью молодого человека. После этой прогулки мы всё чаще стали вести разговоры о будущем, предполагая его обязательно совместным. Хотя инициатором таких бесед всегда был я, Оксана с удовольствием их поддерживала. Правда, однажды она мне сказала: “Я искренне хочу и даже мечтаю, чтобы когда-нибудь мы поженились, но чует моё сердце: не судьба мне быть счастливой”. Я пристыдил Оксану за суеверность и пессимизм и — чтобы развлечь её — стал рассказывать что-то смешное из школьной жизни. Она от души хохотала. Я был рад, что, уходя, оставляю Оксану в добром расположении духа. Однако спустя какое-то время произошло событие, возможность которого трудно было даже предположить. Обычно я часто вечерами приходил к Оксане, а тут как-то так получилось, что из-за большой загрузки уроками я около двух недель не был у неё. Когда наконец пришёл, то дверь мне никто не открыл. Я решил, что она обиделась и поэтому не впускает. Несколько дней я приходил, настойчиво стучал в дверь, но безуспешно. Я серьёзно забеспокоился и обратился к соседям по лестничной площадке. Они мне сказали, что Оксана уехала навсегда, вроде бы куда-то в Молдавию, больше ничего не знают. Я был просто в шоке: уехать так внезапно, даже не попрощавшись... Только через несколько месяцев я узнал от одной соседки, с которой Оксана поддерживала добрые отношения, истинную причину такого неожиданного отъезда. Боже мой, какую жуткую, убойную силу имеет сплетня! Прав был Поэт: “Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся..”. По вечерам, управившись с домашними делами, во двор выходили старые да и не очень старые женщины, удобно усаживались на скамьях, и эти борцы за гигиену быта начинали перемывать косточки соседям. В тот злополучный вечер не обошли они вниманием и меня с Оксаной, тем более, что на этих посиделках присутствовала жена папиного старшего брата, Геня, которая как член нашей семьи могла дать, на их взгляд, исчерпывающую информацию. Гене был задан вопрос: — Алик дружит с Оксаной много лет, наверное, у вас в семье на неё смотрят уже как на невесту? На это моя тётя Геня (как она потом призналась) заявила буквально следующее: — На нееврейке Алик никогда не женится. Он не посмеет нанести мне такой удар. “Доброжелатели” тут же передали этот разговор Оксане, но, конечно, с искажениями: будто бы Геня высказала не своё личное мнение, а мнение моих родителей, и сделано это было специально, чтобы Оксана ни на что не рассчитывала. Это ошеломляющее известие привело Оксану в отчаяние. Она ведь беспредельно верила мне, моим интеллигентным родителям, которые её всегда так тепло и радушно принимали. Обида настолько захлестнула девушку — проявился южный темперамент, — что она уже не в состоянии была логически мыслить и предположить, что услышанное — лишь домыслы дворовых кумушек. В одночасье всё у нас рухнуло. Я был взбешён безответственной болтовнёй моей разлюбезной тёти, мама моя тоже её очень ругала, но, увы, ничего нельзя было уже изменить — Оксана уехала навсегда. Несмотря на то, что с тех пор прошло много десятков лет, я часто вижу Оксану во сне. Вижу с такой силой любви и душевной близости, о которой наяву можно только мечтать. Первая любовь незабываема.

“Когда мы были молодые и чушь прекрасную несли...”

Возможно, я чрезмерно привязан к впечатлениям юности — уж очень ярко они воспроизводятся в моём мозгу, причём не цельной картиной, а мозаикой разрозненных эпизодов, которые имеют эмоциональную окраску и вызывают вполне определённые ассоциации. Например, врезались в память, казалось бы, малозначащие, случайно увиденные на улице сценки: девушка в дождь босиком шлёпает по лужам, чтобы не испортить с таким трудом добытые туфли-лодочки, а школьница-подросток, в кровь разбив ногу, плачет не от боли, а из-за порванных чулок. Или вот совсем другое, но о многом говорящее воспоминание. Ученик нашего класса, сын прокурора, любую полученную даже от близких друзей записку всегда после прочтения рвал на мелкие кусочки. Объяснял он это так: “Папа меня учит, что любая бумажка когда-нибудь может стать зловещей уликой”. Таковы были реалии нашей тогдашней жизни. И всё-таки мы умели радоваться, любили и хотели быть любимыми. С девочками мы знакомились на школьных вечерах, на катке или — что особенно будоражило юношеское воображение — прямо на улице. По традиции наша школа приглашала на вечера отдыха девочек женской школы № 21, соответственно и они — нас. Как всегда, сначала был небольшой доклад, минут на сорок (чтоб жизнь мёдом не казалась), а затем — танцы. Каждый такой вечер неизменно заканчивался дракой, но, конечно, не в помещении, а при выходе на улицу. Доставалось тем ребятам, которые слишком усердно увивались за чужими девочками, всё время любезничали с ними, заставляя страдать их постоянных кавалеров. Например, регулярно били морду Гоше Довнару, парню с красивым римским носом и наглыми глазами, — именно такие типы нравятся девчонкам. На каток мы обычно ходили целой ватагой. Катались парами, взявшись наперекрёст за руки. Ледовый флирт осуществлялся под льющуюся из чёрных репродукторов музыку. Пётр Лещенко тосковал о Татьяне и ликовал за самоваром с Машей, Леонид Утёсов, рыдая, прощался с любимой, а Вадим Козин воспевал дружбу. Не знаю, как в остальных городах, но в Минске в те годы существовала традиция: в субботу и в воскресенье все старшеклассники по вечерам выходили на главный проспект и, фланируя, часами “утюжили” тротуары. Здесь происходили запланированные встречи, приятные знакомства, иногда — выяснение отношений и сведение счётов. Со временем у нас создалась хорошая, дружная компания, душой которой была Лена Мирская (сейчас она живёт в Балтиморе), и вместо многочасовых хождений по улице предпочитали теперь собираться у неё дома. Родители Лены, тётя Тамара и дядя Зяма, воспринимались как члены нашего братства, поскольку они полностью были в курсе всех амурных дел каждого из нас. Тётя Тамара проявляла такую чуткость и участливость, что девушки доверяли ей душевные тайны с большей готовностью, чем своим родным мамам. Мы устраивали у Лены дома весёлые, искромётные капустники, и не имело значения, что угощение было предельно скромным. Одной из самых спокойных, уравновешенных девушек была Марианна. И вдруг сюрприз — она влюбилась. Да так, что силой воображения наделила своего Алёшку такими качествами, каких у него и в помине не было. Он был весьма смазливым, недалёким парнем, а Марианна считала его умным, эрудированным юношей; он был скрягой, каких свет не видел, а она это объясняла его трудным детством; он был груб, а в глазах Марианны — естественен, способен оставаться самим собой в любых ситуациях. И что бы мы ни говорили ей, отбивалась руками и ногами, лишь бы не замечать очевидного. Любовь слепа. Полной противоположностью Марианне, с её удивительной способностью идеализировать людей, был ученик нашего класса Сева Карпилов, главной и злой радостью которого было разрушать чужие дружбы и влюблённости. Сева был патологически завистлив — чьи-то самые пустяковые успехи причиняли ему душевную боль, у него даже потели ладони от зависти. Достаточно было увидеть его глаза, чтобы почувствовать себя баловнем фортуны, даже если в это время тебя преследовали неудачи. Вероятно, за всю жизнь никого нельзя узнать так близко, как тех, с кем провёл детство и юность. Очень легко представить Севу уже взрослым человеком. Узнав, например, что вы вернулись из отпуска, он покачает головой и скажет: “Всё отдыхаете... Всё отдыхаете!” А заметив, что хорошо выглядите, вздохнёт: “Преуспеваете и всё расцветаете!” К счастью, таких, как Сева, у нас было не много, и не они определяли микроклимат в классе. Абрам Кузинец, или, как мы его любовно называли, Кузя, обладал потрясающими математическими способностями. Он излучал чистую детскую наивность, доброту и доброжелательность. Заглянув в его глаза, можно было поверить, что в мире не существует зла. Кузя, которому не было у нас равных в математике, проявлял невероятную робость и застенчивость в общении с девочками. И все многоопытные донжуаны в классе считали святым долгом давать ему наставления и советы, больше того, решили от слов перейти к делу. Однажды летом одноклассники пригласили Кузю за город, на природу, позагорать, покупаться, и попросили наших девчат уделить ему там максимум внимания, одним словом, пустить в ход все свои чары. Когда мы вернулись, первым делом спросили у Кузи о его впечатлениях. Наш математик изрёк: “Всё же в девушке должна быть какая-то загадочность. Волнует и интригует то, что слегка прикрыто. Поэтому и Ева прикрывалась от Адама фиговым листком”. Больше вопросов ему не задавали.

Всю жизнь я ими восхищался

Я бесконечно благодарен своим родителям за то, что когда-то в молодости они встретились. Понимаю, что родителей не выбирают и что браки совершаются на небесах, и всё-таки это огромное счастье, когда дети не только любят своих родителей, но также гордятся и восхищаются ими. Теперь, когда мамы и папы уже нет, я особенно сильно чувствую, как драгоценно было для меня каждое их слово, улыбка, взгляд, в которых отражались их мудрость и прекрасная душа. Как музыкант с абсолютным слухом слышит малейшую фальш, так и мама с её обострённым восприятием людей чувствовала любую неискренность. Мама была человеком редкой тактичности и очень переживала, когда приходилось уличать кого-то в непорядочности. Сама же она была правдива в каждом своём слове и неспособна была ни на какое двуличие и лицемерие. Папа был человеком хладнокровным, смелым и решительным. Особое спокойствие он проявлял в ситуациях чрезвычайных, будь то на работе или в семье. Без промедления начинал действовать. Энергия его воплощалась в поступки, а не в страх и стрессы, которые в таких случаях только мешают. Папа дорожил своим достоинством, никогда не суетился и не напускал на себя показного величия, обычного для руководящих работников. Ему как еврею приходилось чувствовать себя в какой-то степени канатоходцем, от которого, кроме смелости, требовалась ещё максимальная собранность и разумная осторожность — иначе канатоходец просто не сделает ни одного шага. Но всё это стоило ему огромных нервов... В силу эмоциональной одарённости мама воспринимала душевную боль другого, близкого ей человека, как свою собственную. Я в своей жизни не встречал людей, которые умели бы так заинтересованно, внимательно, никогда не перебивая, выслушивать чью-то исповедь. Когда соседи или знакомые приходили советоваться и жаловались на свою судьбу, то моя мудрая мама всегда им говорила: “Нужно принимать свою жизнь такой, какой она есть, и не сравнивать её с жизнью других. Поверьте мне, счастье — это отсутствие горя. Обычно мы этого не ощущаем, и жизнь нам представляется очень скучной, однообразной, неинтересной. И только тогда, когда нас постигает беда, мы начинаем понимать, как же мы до этого были счастливы”. Говорят, что идеальных людей не существует. А вот мой папа был идеальным отцом, мужем и безупречно обязательным человеком. Все, кто с ним сталкивался, знали: если Израиль Абрамович пообещал, считайте, что уже сделал! (И это в наш-то необязательный век). Этот человек жил, стремясь всё время делать добро другим, как будто видел в этом своё предназначение. Каждый момент его существования был наполнен смыслом. Нравственное воспитание мы с сестрой получили в семье. В те годы религия была для молодёжи закрыта. Поэтому моё понимание греха — не религиозное, а житейское. Всё, что отягощает совесть, мне представляется грехом. Оскорбить человека, причинить ему боль — грех. Оклеветать кого-то или сделать несчастным — великий грех. А то, что я не имею привычки молиться, соблюдать посты, — грехом не ощущаю. В веру нельзя бросаться, как в бассейн. В неё надо входить постепенно, как в океан. И начинать это нужно с детства. Убеждён, что чувство стыда — регулятор человеческого поведения. Оно не позволяет совершать недостойные поступки и заставляет раскаиваться. Не могу забыть эпизод далёких послевоенных лет. Группа ребят возвращалась из школы. Они повстречали убогого, хромого человека, инвалида с детства, и стали дразнить его, а затем безжалостно толкнули в лужу. — Чем же я перед вами виноват, дети? — растерянно и жалобно спрашивал пострадавший, но они, не оглядываясь, пошли дальше. Я в это время находился на противоположной стороне улицы, подбежал к нему и помог подняться. Домой пришёл в ужасно подавленном настроении и ещё много дней находился под впечатлением увиденного. Мама тогда мне сказала: — Трудно тебе, сынок, будет жить с таким чувствительным, ранимым сердцем. ...Родительский дом. Здесь тебя всегда готовы выслушать, помочь, здесь интересен ты сам, твои мысли, твои успехи и неудачи.

“Студент бывает весел от сессии до сессии...”

Политехнический институт я выбрал для себя ещё в школе — так диктовали обстоятельства. Одноклассники советовали мне поступать в университет на факультет журналистики. И если бы я не был уверен в их искренности и доброжелательности, то мог бы это воспринять как злую шутку. Но они полагали, что, несмотря на национальность, меня обязательно примут; аргументация ребят была до смешного наивна: в классе я единственный всегда писал сочинения сам, ниоткуда не переписывая. Остальные же ученики, даже отличники, попросту не хотели тратить на этот предмет много времени, уделяя больше внимания математике, физике и химии. Я, действительно, всегда серьёзно обдумывал содержание сочинений и получал наслаждение от хорошо написанной фразы. Однако заявление в политехнический подал без колебаний. Тогда, слава Богу, медалистов принимали ещё без экзаменов, и после собеседования я был зачислен на энергетический факультет по специальности “Электрификация промышленных предприятий и установок”. К сожалению, призвание не всегда являлось определяющим фактором при выборе будущей профессии. Очень часто приходилось, образно выражаясь, “наступать на горло собственной песне”. Например, моя хорошая приятельница Фалина Рогинская (по мужу она теперь — Аврутина) обладала изумительным голосом оперной певицы (таково было мнение специалистов), но, закончив школу с медалью, всё-таки пошла не в консерваторию, а в политехнический — тоже на энергетический факультет, считая, что для жизни это надёжнее. В искусстве ведь всё настолько субъективно, что зачастую конъюнктурные соображения и чьи-то амбиции бывают куда важнее, чем талант. Поэтому вместо театральной сцены, красочных афиш и аплодисментов, Фалина выбрала для себя карьеру инженера. Знакомство со студенческой жизнью у первокурсников начиналось с поездки на сельхозработы, или, как у нас говорили, — “на картошку”. Мы потом каждый год ездили, но так усердно, как на первом курсе, уже больше никогда не работали — энтузиазм угасал по мере взросления. Бесспорно, физически было очень тяжело, но за этот месяц мы узнали друг друга лучше, чем это произошло бы за год на лекциях в аудитории. По возвращении пришлось сразу же серьёзно браться за учёбу. Если бы меня спросили, как кратко можно охарактеризовать состояние первокурсника, то я бы его определил одним словом — растерянность. С одной стороны, возникала иллюзия свободы: нет школьных учителей, которые требовали ежедневного выполнения уроков, а с другой стороны, нужна была высокая самодисциплина, чтобы правильно распределить своё время и в срок выполнить по всем предметам задания, тем более, что поначалу не очень чувствовали трудоёмкость каждого из них. Много времени отнимало черчение. Все чертежи мы сначала выполняли в тонких линиях карандашом, и только после многократных исправлений и окончательной проверки нам разрешали обводить их тушью. К сожалению, из-за отсутствия опыта возникали неожиданные сбои: то толщина линий получалась неодинаковой, то в каком-то месте чертежа расползалась тушь. Естественно, начинал нервничать и пытался свои огрехи подчистить лезвием, но здесь нужна предельная осторожность: чуть переусердствуешь — и в ватмане дырка, тогда приходилось всё переделывать. Наконец все листы преподавателем подписаны, и счастливый, с рулоном чертежей в руках, иду на зачёт. Поднимаясь по ступенькам институтского здания, я засмотрелся на какую-то девицу, споткнулся и упал — рулон с чертежами подмял под себя. Когда развернул перед преподавателем чертежи, он сердито спросил, почему они так измяты. Я рассказал о случившемся. — Всё переделать! — сказал он с явным злорадством и отшвырнул от себя мои листы. Это было жестоко. Просить его о снисхождении не имело смысла, так как Орехов (его фамилию я запомнил на всю жизнь) был известен в институте как грубый и безжалостный преподаватель, а к студентам неславянского происхождения питал “особое расположение и симпатию”. В школе я привык быть отличником, и этот инцидент меня буквально ошеломил. Студенты-старшекурсники подсказали, что все чертежи можно перекопировать с помощью “стеклографа”, и при этом назидательно добавили: для студентов-политехников безвыходных ситуаций не бывает. Пришлось мне, конечно, очень усердно потрудиться, забыв про отдых и сон, но зачёт успел получить до начала экзаменационной сессии. И снова жизнь прекрасна! У студентов технических вузов в ходу было такое выражение: “Если сдал сопромат, то можешь жениться”. Сопромат мы сдали в конце второго курса. К этому времени воздух был уже насыщен флюидами любви, но жениться решались не многие. Полнейшим сюрпризом для всех была женитьба студента нашей группы Сергея Якунина, красавца, балагура, шутника. Зная его умение весело и складно приврать, мы решили, что он нас просто разыгрывает, но на этот раз он был абсолютно серьёзен. Итак, наш Серёга распрощался с холостяцкой жизнью и превратился в мужа-подкаблучника. Удивительно, как этот парень, который, казалось бы, никого и ничего не боится, робел от одного только строгого взгляда своей жены Зины, тоже студентки нашего института, но с другого факультета. Они продолжали жить в разных общежитиях — отдельную комнату молодожёнам выделяли только на старших курсах и при особых обстоятельствах: если уже ожидалось появление ребёнка. Для любовных свиданий с законной женой Сергею приходилось отправлять ребят из комнаты прогуляться по улице, а в холодное время года он им давал деньги на билеты в кино. Незамужние девчата в комнате Зины были почему-то менее сговорчивы и очень неохотно шли в кино. Самый весёлый и беззаботный период в студенческой жизни — это летняя производственная практика, особенно если она проходит вдали от дома, в интересном для времяпровождения месте. Очень приятные воспоминания у меня остались от практики — после окончания 3-го курса — в городе Таллине (Эстония) на электромашиностроительном заводе “Вольта” — не столько от самого завода, сколько от этого прибалтийского города, с его уютными, узкими улочками, красивыми, чистыми площадями и бережно охраняемыми памятниками старины. Так как нельзя получить диплом инженера, не научившись играть в преферанс, то этот пробел в образовании мы старались восполнить именно здесь, на практике в Таллине. Буквально ночи напролёт просиживали — нет, не над чертежами заводского оборудования, — а с игральными картами в руках над аккуратно расчерченным листком для “пульки”. После таких ночных бдений не все студенты были в состоянии назавтра рано утром проснуться, чтобы пойти на завод. Конечно, такая недисциплинированность раздражала цеховое начальство и вызывала недовольство у руководителя практики — доцента профилирующей кафедры. И пусть мы не досконально разобрались в тонкостях изготовления электрических машин, но в институт вернулись вполне квалифицированными преферансистами. Если первые два года мы изучали общеобразовательные предметы, то на старших курсах нам преподавали дисциплины, в основном уже связанные с будущей профессией. Профилирующие кафедры были в более тесном контакте со студентами, чем общеобразовательные, и, естественно, сотрудники этих кафедр хорошо знали каждого из нас. Но и мы, студенты, в свою очередь, могли дать буквально всем преподавателям абсолютно точную, исчерпывающую характеристику. Даниил Игнатьевич Минковский читал нам лекции по теоретическим основам электротехники — основополагающему курсу для будущих инженеров-электриков. У него был исключительно ясный, краткий, очень точный и легко понимаемый стиль изложения. Это был педагог с широким научным кругозором, удивительным обаянием и, главное, увлечённый своим предметом. Лекции он всегда завершал какой-нибудь эффектной концовкой и непременно за полминуты до перерыва. Фёдор Васильевич Мехедко читал сложный и весьма обширный курс электрических машин. Нам нравилось его умение оживлять сухой материал лекций (в основном это — формулы, графики и векторные диаграммы) меткими и запоминающимися изречениями и афоризмами. Он любил, например, повторять: “Максимального результата нельзя достичь минимальными усилиями”. А когда мы жаловались, что очень трудно всё запомнить, он хитро улыбался и говорил: “Образование нельзя давать, его можно только взять”. Пожалуй, самой разносторонней личностью на факультете был заведующий кафедрой электропривода доктор технических наук, профессор Леонид Бенедиктович Гейлер — через много лет он будет научным руководителем моей кандидатской диссертации. Леонид Бенедиктович являлся не только автором многих фундаментальных книг по электроприводу и теории автоматического регулирования, но также автором англо-русского и немецко-русского электротехнических словарей. Он прекрасно разбирался в живописи, музыке и поэзии, любил, ценил и понимал шутку, знал множество анекдотов из серии “наивный профессор и изворотливый студент” — и всё равно о многом, на что способны были студенты, наш профессор даже не догадывался. Во время экзаменационной сессии студенты демонстрировали не только познания в науках, но, не в меньшей мере, — и свою изобретательность в изготовлении шпаргалок и в умении ими пользоваться. Настоящим асом в этом вопросе был ранее упоминавшийся Сергей Якунин. Он не опускался до того, чтобы не спать перед экзаменом и всю ночь писать на отдельных бумажках шпаргалки. Так поступали, с его точки зрения, только беспечные непрофессионалы. Сергей всё делал заблаговременно. В процессе лекции, внизу каждой страницы конспекта (в той части листа, которая ближе к корешку тетради), он оставлял чистым небольшой квадратик бумаги и в тот же день после занятий заполнял его формулами и основными определениями, которые были на этой странице конспекта. Писал, конечно, очень мелким почерком и тратил на это исключительно мало времени. Итак, когда курс лекций был прочитан, Сергей брал большие ножницы и вырезал из нижней части общей тетради небольшой блокнотик — это и был в сжатой форме микроконспект курса. К блокнотику-шпаргалке он привязывал резинку, которая вторым концом закреплялась в рукаве. Этот маленький блокнотик был абсолютно незаметен в большой ладони его владельца. Если преподаватель вдруг поднимался из-за стола, блокнотик, благодаря резинке, мгновенно исчезал в рукаве пиджака. В арсенале Сергея был ещё один метод изготовления шпаргалок: с обратной стороны весьма широких брючных подтяжек (специально для этой цели купленных) он записывал все важнейшие формулы, которые нужно было знать для сдачи экзамена. Сидя в аудитории и готовясь по билету, он так небрежно, как бы задумавшись, оттягивал подтяжки и спокойненько всё прочитывал. Умелым, рисковым, весёлым парнем был Сергей Якунин — наш студенческий Василий Тёркин. Как бы мы ни менялись с годами, но на всю жизнь остались верны нашей студенческой дружбе, которая была прекрасна своей искренностью и бескорыстием. Самыми близкими друзьями у меня были Юрий Сушко и Леонид Морщёнок. Юра привлекал своим остроумием, эрудицией, умением слушать и способностью поддерживать разговор на любую тему. Его серые глаза обладали некоей завораживающей силой, особенно действовавшей на девушек. Юра знал это и временами не отказывал себе в удовольствии проявить свою власть над ними. Лёня был спокойным, уравновешенным юношей. В моменты, когда необходимо было принимать решение — пусть даже в простых ситуациях, — он всегда лучше других знал, каким оно должно быть. В этом парне удивительно сочетались серьёзность и сдержанность с мечтательностью и романтизмом. Лёня прекрасно играл на пианино и аккордеоне (одновременно с общеобразовательной школой он закончил и музыкальную семилетку), был участником институтского оркестра. Думаю, вполне будет понятна реакция моего друга, когда я, абсолютно лишённый музыкального слуха, начинал петь — и при этом обязательно громко, считая, что чем громче, тем лучше. В таких случаях он мне говорил: “Алик, дай мне лучше по морде — на всё согласен, только, пожалуйста, не пой”. Без лишней скромности, скажу, что на факультете наша троица выделялась как по внешности, так и по интеллекту, поэтому неудивительно, что каждый из нас не был обделён вниманием прекрасного пола. На третьем курсе Юра влюбился в студентку пединститута, красавицу Изу. Эта пикантная, стройная девушка с зазывно блестящими глазами настолько вскружила голову моему другу, что он первое время только о ней и говорил. Их роман был страстным и бурным. Такое долго продолжаться не может. Постепенно Юра стал сознавать, что ему становится с ней скучно — не тот интеллект, и её поцелуи больше не вызывали того упоения, которое он испытывал при зарождении их любви. Они расстались. Конечно, никто не без греха. И можно ли вообще считать грехом естественные сексуальные влечения в молодости, когда “горит в крови огонь желанья?” Из нас троих Лёня, бесспорно, был самым серьёзным и обстоятельным человеком, но и он в этом вопросе не был “католиком больше, чем Папа Римский”. Вероятно, у каждого найдётся какое-нибудь любовное воспоминание, о котором, по прошествии многих лет, можно с полной откровенностью рассказать. На третьем курсе я тоже влюбился. Лиля была студенткой мединститута. Она меня очаровала и околдовала. Выяснилась интересная подробность: мы с ней родились в один и тот же день, в одном и том же роддоме, больше того, койки наших мам в палате стояли рядом. Возможно, это способствовало нашему быстрому сближению в юности... Жизнь нередко дарит нам совпадения и сюрпризы, какие самая буйная фантазия не сможет вообразить.

Альберт в студенческие годы

Друзья студенческих лет: Юрий Сушко, Леонид Морщёнок и Альберт

Профессор Леонид Бенедиктович Гейлер

Продолжение