Бестолковый роман

Рассказ Елены Перминовой «Бестолковый роман» был удостоен поощрительного приза на Втором конкурсе короткого рассказа журнала «Чайка» «На заре тысячелетия»

Я вышла замуж для того, чтобы родить ребенка и разойтись. Первую задачу выполнила через 9 месяцев, вторую решаю уже 13 лет. За это время я окончила университет, написала тонны статей, приобрела популярность и бессонницу. Мой муж бросил сначала техникум, потом — работу. Стал крупным бизнесменом и алкоголиком. Одновременно. Он говорил: «Я работаю ради тебя. Чтобы ты получала от работы удовольствие, а не деньги». Удовольствие от своей работы я получала. Деньги (в его понимании) — нет. За правду платили мало. За ложь — больше. У меня была материальная возможность быть честной. Когда деньги стали пахнуть перегаром, мой муж закодировался. От нечего делать он приходил домой после пяти. В выходные был рядом 24 часа в сутки. В таких дозах я его усвоить не могла. Душа рвалась прочь. И вырвалась. Я влюбилась. Тогда я брала у психотерапевта Сергея Дранова интервью на тему «Психиатрическая помощь сегодня». По всему было видно, что интервьюируемый нуждался в ней больше других. Взгляд вовнутрь, бегающие пальцы, частые телодвижения в сторону от меня. Я переспросила: «Вы врач?» «Нет. Я больной. Просто работаю врачом. Есть такая шутка». В этой шутке оказалась вся правда. Он говорил про безумный мир, жаловался на материальный недостаток, рассуждал о смысле жизни. Смысла не находил. Подтверждал цитатами из Ницше, жонглировал афоризмами Ларошфуко, подводил черту депрессивным Маяковским. Рассталась с чувством сострадания. Но совсем расставаться не хотелось. И ему, и мне. Предложил другую тему — «секреты общения». Общение длилось четыре часа. Дранову 37 лет. Шесть из них он занимается психотерапией. Отца своего не знал. Мать работала санитаркой в психбольнице. Там влюбилась в психиатра и сошла с ума. Маленького Сережу оставляли одного и разлучали с сестрой. Он до сих пор видит один и тот же сон — как убивает своего отчима. Сережа чувствовал себя лишним. Всегда. И в детстве, и сейчас. Жена его бросила. Со мной ему интересно и комфортно. Я призналась — мне тоже. Предложила звонить. Предложить встретиться не хватило смелости. Боялась испугать. Хотела согреть, закутать в теплое одеяло, накормить, успокоить. Рассказать сказку и отогнать страшный сон. Я полюбила. С того момента каждый телефонный звонок подхватывал меня с места. Не Он. Жду. Звонок. Опять не Он. Горы немытой посуды. Потому что когда шумит вода, звонка не слышно. Когда моюсь, дверь в ванную открываю. Мужу объясняю: «Жарко». Самой холодно. Кладу телефон под подушку. Гашу прилив нежности. Проговариваю телефонные разговоры. Одна мысль накладывается на другую. На часах 5 утра. Сна — ни в одном глазу. Работать не могу. Беру творческий отпуск и лежу на диване. Ничего не ем. Курю и пью сок. Мужу говорю, что творческий кризис. Не расспрашивает. Все равно ничего не понимает. Плачу. Жду. Думаю: когда сходят с ума, наверное, видят чертиков. Ищу чертиков на занавесках. Не нахожу. Проваливаюсь в яму. Никому не нужна. Если смысл жизни в самой жизни, то зачем без смысла эта жизнь. Любовь — это депрессия. Падение в бездонный, темный колодец. Протягивает руку и вытаскивает на свет дочь. Говорит: «Мама, ты куда-то ушла. Тебя, как будто совсем нет». Пугаюсь. Как она будет без меня? Нельзя. Надо жить. Выбрасываю припасенную горсть снотворных таблеток. Пришиваю пуговицы, стираю белье, варю борщ. Вышиваю семейную жизнь крестиком. Через месяц звоню сама, говорю о симптомах и прошу помощи. О том, что главный симптом моей депрессии он сам — ни слова. Встретились. Взволнован, уставший, запакован во все черное. Спрашивает, с чего все началось. Какоe событие лежало в основе. Хотелось сказать, что это событие — ты. Не сказала. Вместо этого, неожиданно для себя: « Я справлюсь сама». Удивился, насторожился и сделал выпад: — Какую роль вы сейчас играете? — Не поняла. Я никого не играю. (Испугалась, вдруг сорвет маску и обнаружит восторженную влюбленную). Я здесь как социальная единица. — А я, значит, профессиональный нуль? — Я этого не говорила. — Тогда почему вы попросили помощи и сразу же отказались. Вы мне не доверяете? Одновременно пытаетесь использовать в своих целях. — В каких, например? (испугалась, что скажет — в сексуальных). Мне просто с вами было интересно. — Почему было? — Потому что уже страшно. Извините за беспокойство. — Вы меня даже не хотите услышать. — Все, что мне надо было, я уже услышала. Убежала. Помыла пол, пропылесосила ковер, побелила потолок. Все равно ничего не поняла. Одна подруга — Маринка — выпалила: «Дура, он же псих!» Она права, между нами много общего. Другая подруга — Танька — была более красноречива: «Недотепа! Его выпад — это форма признания в любви. Любовь — это зависимость. Он от этого и бесится. А ты нюни развесила. Жди. Скоро объявится». И я стала ждать. С радостью и наслаждением. Сменила прическу, купила туфли на высоком каблуке, начала заниматься спортом. Глаза засветились. Выглянуло солнце. Никогда не видела, что осень — это красиво. Раньше ее раскраска казалась вульгарной. Желто-бурая красота зашуршала под ногами. Пошел снег. Перед Новым Годом звонок. Он: — Как ваше здоровье? — А что, есть основания для беспокойства? — Есть. Вы не боитесь, что я вас могу использовать? — Не можете меня простить? — Не могу понять. Я просто запутался. Не понял, кто я для вас — интервьюируемый, врач или знакомый. — А все вместе вы не допускали? Вы для меня (хотела сказать любимый мужчина, но сказала) — интересный человек. — Вы для меня тоже, — если бы знать, что он этим хотел сказать. — Давайте встретим Новый Год вместе. — Давайте. Только для этого мне надо придумать алиби. — А что вас дочь не отпустит? — Нет, у меня есть более серьезное препятствие. — Вы что, замужем? — А что это меняет? — Ровным счетом ничего. Испугался и повесил трубку. В ушах долго звенели короткие гудки. Новый Год встретила в семейном кругу. Точнее — в треугольнике: я, дочь, муж. Муж сокрушался, что нельзя выпить, я сокрушалась, что до сих пор не развелась. Дочь веселилась, я делала вид, что веселилась. Мое солнце погасло. Я вернулась в семейное ложе. Заметила, что, занимаясь сексом, обнимаю мужа сжатыми кулаками. Уворачиваюсь от поцелуев. Слезы объясняю оргазмом, истерику — перевозбуждением. Начала ремонт. Сменила все: обои, кафель, сантехнику, ковры, мебель. Все говорили — уютно, я — нет. Поняла, почему: старый муж не подходит к новому интерьеру. Решила сменить. Позже. Пока сменила место работы, потом — имидж: отрастила волосы, сняла туфли на высоком каблуке, надела джинсы и через три месяца предстала перед Сергеем в новом образе. — Что-то мы не общаемся? — Он (настороженно). — Наверное, что-то мешает? — Я (с надеждой). — Или кто-то? — Мне — нет. — А мне — да. О чем будем говорить? — Я хотела у вас проконсультироваться по одному вопросу. — Повторяется та же история. Вы у меня однажды уже пытались проконсультироваться. Осенью, помните? — Да, но мне казалось, что вы позволили пользоваться вашими знаниями. — Значит, это ваш матч-реванш? — Если это матч, то почему игра идет в мои ворота? — Потому, что вы ненормальная. — Логично. Только если норма — это стандарт, то я этому даже рада. — Ну, женщина! Настоящий полковник. Вы знаете, что у вас слишком развито мужское начало? Например, ваш аналитический ум — тому подтверждение. Женщина по природе не может быть умной. — А для вас что: чем глупее, тем женственнее? — Единственная в вас женская черта — коварство. Вы специально разработали этот план. — Господи, какой? — Привязать меня к себе, а потом наблюдать, как я буду себя при этом чувствовать. — И как вы себя при этом чувствуете? — Полным идиотом. Я никогда не связываюсь с замужними женщинами. А вы! Да вы — сплошная патология. Вы никогда не обращались за помощью к психотерапевту? — Однажды обратилась и никак не могу вылезти из депрессии. — То есть я в этом месте должен чувствовать вину? — Может быть еще и грех за то, что три раза за 8 месяцев поговорили с замужней женщиной по телефону? — Что вы от меня хотите? — Да ничего я от вас не хочу. Просто я вас люблю! Он опешил. Растерялся, рухнул в кресло, беспомощно зашевелил губами. Я распрямилась, будто свалила с плеч непосильный груз. Думаю — сейчас подойдет, обнимет, прижмет, успокоит. Не подошел, не обнял, не прижал, но обнадежил: встретимся в следующий раз на нейтральной территории. И поцеловал в щеку. Нейтральная территория могла быть в квартире моей подруги. В мыслях все расписала до мелочей. Войдет, скажет, что любит, был не прав и далее — головокружительный секс, нежность, планы на будущее. Секса не было. Осталась нежность (моя) и планы на будущее (не общие). На мое предложение прийти по указанному адресу, он сказал: «Подумаю». Думал долго. За это время я думать о нем перестала. Вытравила, вычеркнула, закатала в потрепанную ветошь и выкинула на помойку. Устремилась в будущее. Толчок назад через два месяца: позвонил и пригласил в гости. Радость зазвучала под музыку Моцарта. Тело — без веса. Я поняла, что такое счастье. Это когда растворяешься в чувствах. Когда не чувствуешь своего тела. Как будто на мгновение умираешь. Воскресил голос мужа: «Трубку-то положи!» Сказала, что вызывают на ночной репортаж о работе «скорой помощи». Поверил. Он никогда не задавал лишних вопросов. Иду, бегу, еду — не помню. По дороге — дома, деревья, машины, люди. Все чужое, незнакомое, не мое. Мое — там. Здесь. Комната и кухня в семейной общаге. Входная дверь обтянута тряпками и обмотана бельевой веревкой. В центре — железная кровать. Вместо ковра — лист оргалита с неровно обрезанными краями. Тусклая лампочка. Занавески из простыней со штампом «Минздрав». Из мебели — медицинская кушетка, стол из процедурного кабинета, стулья из поликлиники. На полу книги и старый проигрыватель. На кухне — стол из больничной столовой, плитка со спиралью. В мятом ковше закипают худые, скрюченные сосиски. Предложил поужинать вместе. Отказалась. Смотрю во все глаза. Строгий, серьезный, при галстуке, как на приеме. Разговор не клеится. Говорю: — Давайте на «ты». — Давай. Сама не могу. «Ты» не чувствую. Избегаю имени, обхожусь обобщениями: было сказано, отмечено, обещано и так далее. Заметил. Упрекнул. Снял галстук, пиджак. Заговорили о философии Бердяева, психоанализе Фрейда, глубине Достоевского, Фолкнера, психологизме Фриша, Гессе, Пиранделло. Сыграл на скрипке, показал рисунки, фотографии, бумажные модели замков. Рассказывал притчи, анекдоты, сказки. Спрашивал, объяснял, слушал. Потом отвел глаза и подвел черту: — Хорошо, что ты есть. Мне с тобой уютно, по-домашнему. Так благодарят продавца мясного отдела за то, что тот отвесил кусок мяса без костей. Или аптекаря за хорошее лекарство. Лекарство — это я. Рекомендовано по одной таблетке три раза в год. Судя по положительной динамике, помогает: — Ты для меня как солнце в холодной воде. Стало светлее, теплее. — При этом не прикасается, не держит за руки, отодвигается вместе со стулом. Смотрит — буравит. Вид вызывающий. — Оставайся ночевать, у меня есть еще один матрац. Ты будешь спать на кровати, а я на полу. — А какой тогда смысл оставаться? — Хорошо, будем спать вместе. Снизошел. Секс без ласки и поцелуев. И с его, и с моей стороны. Будто боялись сделать что-то не то. Нарушить, сломать, потерять. Оба претворялись спящими. Оба не сомкнули глаз. Я мучилась в догадках: тот, кого люблю, и тот, кто рядом, — один и тот же, или их двое разных. Утром призналась: — Никак не могу собрать тебя в кучу. — Этого не удавалось еще ни одному психиатру. Сто метров до трамвайной остановки одолевали как длинную дистанцию. Чувствую — надо сойти. Дышать уже трудно. Соврала, что мне в другую сторону. В противоположную. Не звонит. Неделю, вторую, третью, четвертую, пятую. Встретились в театре. Он — с дамой, я — с мужем. Его дама посмотрела на моего мужа. Мой муж посмотрел на меня. Я — на Сергея. На следующий день позвонил. Будто рылся в старом барахле и натолкнулся на завязанный узелок на память. Поссорились из-за двух букв. Он: «Я соскучился». Я: «Ну, звони!» — Ну? И бросил трубку. Опять осень. Вторая после первой встречи. Ничего красивого в ней нет. Сыро. Холодно. Тоскливо. В редакции раздражающая суета. Редактор вытряхивает из меня материал в номер. Замредактора показывает на часы. Ответственный секретарь — на пустое место на полосе. Я — на пустое место в голове. И вдруг — он. В натуральную величину. Делаю над собой титаническое усилие, чтобы скрыть радость. Удается. Он сначала просит чай, потом отказывается. Достает ручку, хочет что-то написать, бросает. Не знает, куда положить руки. То встает, то садится, то выпрямляет, то сгибает ноги. Кривляется, корчит рожи. Выбирает серьезную и говорит: — У меня — новость. Моя подруга переехала ко мне. Мы теперь вместе. — Я рада за тебя, — с трудом, через камень в горле пропустила слова. — А я-то как рад! — отвернулся в сторону. — Ты женился? — прошептала с ужасом. — Нет. Так, сожительствуем, — равнодушно сказал он. — В этом есть что-то неопределенное. Временное, — сплюнула слова на пол. — Нет ничего более постоянного, чем временное, — закатил глаза к потолку. Глаза мягкие, ласковые, с вопросом. Прикасается, снимает пушинку с моего плеча. Наклоняюсь к нему. Тяжесть в груди не пускает. Прорываются только слова: — Ты ничего не хочешь спросить? — А что, надо что-то спросить? — Ты уже спросил. Желаю счастья в личной жизни. — Ну, пока. — Ну? Ушел. Ватные ноги привели домой. Глаза сухие, пустые. В голове — каша. Тело как будто зацементировали. Ушла отмачивать в ванную. Спасибо мужу — вытащил. И из ванной, и почти с того света. Просто сказал, что любит и спросил: «Как ты себя чувствуешь?» Я чувствовала себя трупом. Он сделал для меня то же самое, что я хотела для Сергея: закутал в одеяло, напоил горячим чаем и рассказал на ночь сказку. Когда начали слипаться глаза, подумала, не такой у меня муж и плохой. Ничего, что думает, будто один писатель, Александр Пушкин, написал про другого писателя, Евгения Онегина, документальную повесть, что Пастернак — это такая приправа, а Канада находится в Африке. Зато у него золотые руки. Он умеет прибивать гвозди, выкладывать кафель и чинить пылесос. Еще он никогда не задает лишних вопросов. Кроме одного: «Что у нас на ужин?» ”Журнал «Чайка», №5, 1-15 марта 2008 года.