У меня есть два друга: Яшка из третьей квартиры и Витёк из восемнадцатой. Им обоим по шесть лет, а мне четыре года. Да, прошу прощения, совсем забыл представиться. Меня зовут Эдуард Евгеньевич, это от русской гончей по линии моего прадеда, но почему-то весь двор кличет меня Полкан, ну да Бог с ними. Я большая лохматая дворняга коричневого цвета с жёлтыми подпалинами и пушистым хвостом. Одно ухо стоит, другое наполовину висит, один глаз тёмный, другой светлый. В общем, красавцем меня назвать трудно. В роду моём есть немецкие овчарки, русские гончие, сенбернары, лайки, пара доберманов и одна, извините, болонка. Как она попала в эту компанию я не представляю, но порой чувствуя её кровь, начинаю оплакивать муху, попавшую в паутину и тщетно пытающуюся оттуда выбраться. Вот, так сказать, и вся моя анкета – собачий Пятый Пункт у меня неважный.
Живу я под лестницей, ведущей в подвальную квартиру, где обитает дворник. Вообще-то это не дворник, а дворничка. Зовут её Тихоновна. Это высокая, толстая женщина с усами, которая больше напоминает мужика, чем бабу. Руки у неё, как две совковые лопаты, сапоги сорок пятого размера, злое лицо и.… очень мягкое сердце. Она постоянно меня ругает за грязные лапы, за хвост, который мешает ей открывать дверь квартиры, за мой низкий хриплый голос и тем не менее всегда держит миску со свежей водой в моём углу под лестницей и кормит меня вкусными остатками со своего стола. Когда наступают холода, Тихоновна приносит старое рваное одеяло, которое пахнет человечьим жильём, а в особенно сильные морозы пускает меня на ночь в прихожую, дабы я мог обогреться.
Хочу обратить ваше внимание на то, что я, хоть и вижу мир с высоты вашего бедра, считаю себя довольно интеллигентной псиной, это во мне от доберманов по отцовской линии. Образования у меня никакого, всё, что я знаю и умею, это генетическое наследие предков: злость и бесстрашие от овчарки, выносливость от лайки, любовь к детям от сенбернара. Два моих лучших друга — это пацаны из нашего дома, я всегда с ними рядом, когда они выходят во двор, вернувшись домой из детского сада. Эти мальчишки, когда вырастут, наверняка станут исследователями, как, ну скажем, Пржевальский. Откуда я знаю это имя - Пржевальский? Вероятнее всего, от лаек из рода моей бабушки по маминой линии. Я очень хорошо помню степи и горы Средней Азии, где никогда не бывал.
Сегодня мы собираемся исследовать развалины старой усадьбы неподалёку от трамвайного депо. Яшка и Витёк разбегаются по домам за фонариками, я же покуда уселся у помойки на случай, если в чьём-то мусоре окажется что-нибудь съедобное... Через десять минут ребята выходят во двор с загадочно оттопыренными карманами. Переглянувшись, как заговорщики, медленно идут за дом, как будто на качели, но исчезнув из виду своих мам, наблюдающих за ними из окон, срываются с места и бегут к развалинам. Запыхавшись, подбегают к забору, окружающему заброшенное строение, плюхаются на траву, достают из карманов что-то завёрнутое в газету, разворачивают обёртку и.… о, запах! У Яшки кусок чёрного хлеба, политый подсолнечным маслом и покрытый зелёным луком с солью, а у Витька - ломоть белого хлеба, густо намазанный сливочным маслом и добротно посыпанный сахарным песком. Всё это делится пополам и жуётся с таким аппетитом, что всё моё спокойствие, это от прабабушки - сенбернара, не может сдержать меня на месте и я медленно подползаю к детям, играя бровями, вверх – вниз, вверх-вниз, уронив голову на передние лапы. Слюни капают из уголков пасти на траву, и я весь, скорее, похож на маленькую лошадку, чем на большую собаку, - одно сплошное ожидание. Добрые друзья мои, конечно же, видят глаза вечно голодного существа и, отламывая по кусочку, протягивают мне эту пищу богов, а я сама вежливость, аккуратно беру передними зубами эти дары и долго жую-смакую их во рту. С благодарностью облизываю мальчикам руки и отползаю прочь на почтительное расстояние, надеясь, что в карманах ребятишек спрятано что-то ещё. Нюх не подводит – из кармана появляется большое зелёное яблоко, обожаемая мной Антоновка! Несколько кусочков этой вкуснятины летит в воздух, и я ловко ловлю их. Ритуал окончен. Это был царский обед!
Пришло время заняться делом и двое друзей лезут через покосившийся забор, который мне не перепрыгнуть. Я начинаю бегать вдоль старой ограды в надежде отыскать хоть какой-то лаз, но, увы, дыр в заборе нет. Время идёт, а я всё смотрю на эту непреодолимую преграду и мучительно думаю, что предпринять. Вдруг я вижу, как из-под забора появляется головка полёвки и шмыгает в траву. «Тупица», - думаю я о себе – а еще потомок двух доберманов - и начинаю яростно копать землю под забором.
Десять минут - и я уже наполовину на полянке перед домом, но вот вторая половина – это, извините, мой зад, зацепившись за какую-то часть забора, застревает и я позорно торчу из-под ограды не в состоянии двинуться ни вперёд, ни назад. В это время Витёк, оторвавшись от своих дел, подбегает ко мне и, в момент оценив моё срамное положение, поднимает с земли увесистый камень, отбивает от забора ненавистную мне штакетину и освобождает друга из деревянного плена. Не дожидаясь благодарности, пацан убегает на другой конец полянки, где Яшка продолжает что-то мастерить. Я, зализав слегка повреждённый зад, устремляюсь к ребятам. Любопытству моему нет предела - это от болонки по тёткиной линии: дамы – есть дамы. Подбегаю - и вижу перед собой большой, глубокий ров, заполненный водой. Ров этот тянется от одного конца полянки до другого, напрочь прикрывая вход в старый дом. Обойти эту преграду не представляется никакой возможности, ров можно только переплыть. Только теперь я обращаю внимание на то, что мастерят мои друзья, а мальчишки сооружают плот. Делают они это из двух рваных шин и досок, валяющихся во множестве на полянке. Соединив всю эту рухлядь обрывками проводов и взяв в руки по куску обтрёпанной фанеры, они сталкивают своё строение на воду, прыгают на плот и, о чудо! это сооружение остаётся на плаву. Я мечусь по краю рва, от волнения не находя себе места, а мои маленькие путешественники, встав на колени, начинают грести вёслами-фанерками и медленно движутся в сторону «Замка Монте - Кристо». Меня одолевает гордость за наследников Пржевальского. Удивительное это чувство гордость за своих друзей. Будущие исследователи Антарктиды и Сахары уже почти на середине водной преграды, и я, успокоившись, сажусь на траву...
Вдруг, прямо у меня на глазах, плот начинает распадаться на части. Яшка, упав в воду, успевает ухватиться за одну из досок и кое-как держит голову над водой, а Витькина голова исчезает в глубине и только детские ручонки его пытаются уцепиться за шину и взобраться на неё. Какая-то неведомая сила подбрасывает меня вверх, и я плюхаюсь в воду. Уже потом я осознал, что это был сенбернар по линии прадеда. За десять секунд подплываю к рваной шине, опускаю, пардон, морду под воду, хватаю Витьку за шиворот рубахи и, держа его голову над водой, подплываю к краю рва и вытаскиваю его на траву. Мальчик, наглотавшись воды, тяжело дышит, а я вновь бросаюсь в ров и так быстро, как только могу, плыву к Яше, который всё ещё держится на плаву, ухватившись за кусок доски. Хватаю зубами конец деревяшки, тащу её вместе с пацаном к берегу и, добравшись до него, мы оба выползаем на зелёный откос. Убедившись, что дети в порядке, пролезаю под забором и несусь, спасибо русской гончей в моей крови, к Тихоновне. Слава богу, она во дворе. Я отчаянно лаю и тяну её за фартук за дом. Сначала она бьёт меня метлой, но, почувствовав, что-то неладное, бросается за мной. Вслед за нами устремляются четыре мужика, забивавших «козла» на столе посреди двора. Прибегаем к старой усадьбе. Мужики быстро ломают забор и бросаются к детям. Мальчишки, немного отдышавшись, со слезами на глазах сидят на траве. Детей поднимают на руки и бережно несут по домам, а Тихоновна своим свистком уже вызвала милиционера.
Все ушли, а я прилёг на траву отдышаться и немного просохнуть. Дети спасены, а до меня, дворняги, никому нет никакого дела. Просохнув, под вечер мелкой трусцой направляюсь во двор под свою лестницу, обдумывая печальную судьбу дворняжки по кличке Полкан. Медленно вхожу во двор, полный жильцов, обсуждающих происшествие. Завидев лохматое чудище, люди, которые раньше не обращали на меня никакого внимания, а некоторые и вовсе гнавшие от себя, когда я оказывался слишком близко, теперь норовят меня погладить и потрепать за уши. «Вот какие дела, - говорю я себе, – уважаемый Эдуард Евгеньевич, теперь ты не простая дворняга, а Дворовая Собака, а это, по нашим собачьим меркам, ох, как много значит. Но вам, людям, этого, конечно же, не понять».
Добавить комментарий