Борис Казинец. Портрет анфас

Не знаю, с чего начать. Пребываю в некоторой растерянности, как выразились бы по этому поводу в позапрошлом веке. Вообще-то я собиралась писать рецензию на моноспектакль Бориса Казинца к 200-летию Гоголя. По «Мертвым душам». И с этой целью 27 июня отправилась в театральную гостиную Дэвидсон-Радио. Потом позвонила актеру, чтоб уточнить некоторые детали. Лучше бы не звонила: на меня, вместе с деталями, водопадом обрушились факты фантастической жизни, которые никак не вписывались в отведенные мне рамки. Этот бы материал да в ЖЗЛ, или в мемуары. Но ЖЗЛ осталась в той жизни, а мемуары Борис Михайлович пока писать не собирается. Во всяком случае, мне стало ясно, что ограничиться рецензией не удастся. Нужно хотя бы частично загладить свою вину перед человеком, который 16 лет жил рядом и о котором я практически ничего не знала. Хотя иногда рецензировала спектакли с его участием. Николаю Васильевичу придется потесниться. Впрочем, ненадолго. Я к нему вернусь, Как могло случиться, что, написав четыре книги интервью, я прошла мимо явления, имя которому Борис Казинец? Как могло статься, что я ни разу не побывала на спектаклях его театра, о которых гудела русскоязычная пресса? Этот театр фактически явился первым американским русским профессиональным театром-долгожителем. Он существует уже 16 лет. Его назвали в честь создателя — ТБК, театр Бориса Казинца, но потом переименовали в «Театр русской классики» — так привычней для неискушенного американского слуха. Сначала их было всего 6 человек. С ними Казинец поставил музыкальную композицию по Есенину. Был шумный успех. О театре пошли разговоры. Потянулась молодежь, которая по-русски не то, что говорить, — думать забыла. Потом поставили «В городе N» по ранним рассказам Чехова; «Учитель танцев» (сам сыграл — станцевал Альдемаро — какова дерзость после великого Зельдина!). С каждым новым спектаклем ширилась аудитория театра, росло число поклонников. Поставили «Женитьбу Бальзаминова», «Точку зрения» Шукшина — знаковый спектакль, с которого, по мнению главрежа, началось профессиональное существование театра. Ко дню Победы поставили Василия Теркина с пятью (!) Теркиными от 18 до 84 лет. Декорация была: голубое небо, на котором из сотен фотографий ветеранов Великой Отечественной войны был выложен контур карты Советского Союза. Наглядно и впечатляюще. Сцена — ящики из-под патронов. Очень похожие на настоящие. Осуществили «Поминальную молитву» Горина. Тевье с блеском сыграл премьер театра Аркадий Барский. Замахнулись на «Короля Лира»! Ставили не по пьесе Шекспира, а по сценарию Козинцева, тому самому, по которому был снят фильм. Лира играл Аркадий Барский, а шута — звезда театра Наталья Каневская. Ей 85 лет! Она же сыграла маму в «Закате» Бабеля. Оказывается, по замыслу Козинцева, шута должна была играть Алиса Френдлих, Олег Даль был введен позже. На теракт 11 сентября театр откликнулся пьесой Горина «Забыть Герострата». Может быть, я нарушаю хронологический порядок постановок, не взыщите. Параллельно Казинец преподавал своим актерам актерское мастерство и сценическую речь — пригодился опыт преподавания в театральном институте им. Шота Руставели. Чем дольше мы разговаривали, тем явственней было чувство обиды и потери. Ведь эти спектакли ушли, их никогда уже не посмотришь. Они остались лишь в благодарной памяти зрителей. Таков жестокий закон существования всех офф-бродвейских театров. Мы тут, в столице мира, тоскуем по русскому театру, ходим на отечественную халтуру, которую привозят заезжие гастролеры, а рядом существует отличный авторский театр, а мы ничего о нем не знаем. Как же все-таки случилось, что театр ни разу не приехал в соседний Нью-Йорк, да и в других городах, кроме Балтимора, тоже ни разу не был? Ответ был до боли простой: на гастроли нет денег. Весь доход съедают костюмы, декорации, реквизит и аренда помещения. Все актеры работают. То, что труппа сохранилась — заслуга ее руководителя. Его таланта, его обаяния и умения работать с людьми. Люди обрели свое призвание и дорожат им. «Нам страшно повезло, что Казинец бросил якорь у нас на Вашингтонщине», — писала в свое время театральный критик Ася Рохленко. Но искусство искусством, а жизнь жизнью. Казинец и его жена прибыли из Тбилиси в 1993 году по туристической визе и поэтому не имели права на социальные блага. Рассчитывать они могли только на себя. У них было право на работу, которое нужно было периодически продлевать. И они брались за работу — любую. Борис был маляром, пекарем. А потом судьба сделала крутой поворот: он получил работу ночного диктора на радиостанции «Голос Америки» в Вашингтоне. Звучит фантастически. Доверить эмигранту, не имеющему даже гринкарты, государственную службу в правительственной радиостанции, вещающей на Россию? Счастливый случай? Судьба? Может быть, и то, и другое. Проверяли его 11 месяцев, просветили до десятого колена. В конце концов, приняли. Вскоре и гринкарта подоспела, а через пять лет — гражданство. Его смена была с 10 вечера до 6 утра. После работы шел на автобусную станцию — как раз успевал к семичасовому автобусу — и ехал в Нью-Йорк — на репетицию в театр Александра Журбина. Дорога неблизкая — 4-5 часов. В дороге учил роль. Хорошо, если удавалось поспать пару часов, но это случалось далеко не всегда. Днем было полно дел — и по дому, и по театру. Он был ценным работником: единственный диктор «Голоса Америки», которому было разрешено читать текст, написанный другими: он тогда ни слова не знал по-английски. Но семь лет без сна — как это можно выдержать? И при этом сохранить работоспособность? И энтузиазм, и творческий потенциал?.. Создавая свой театр, Борис Казинец продолжал работать в театре Журбина «Блуждающие звезды». Он приезжал на спектакли в Нью-Йорк, ездил с ним и на гастроли. С Еленой Соловей, своей партнершей по спектаклю Бориса Рацера «Танго в сентябре», он объездил почти все штаты. Играл в спектакле «Волки и овцы» в театре им. Леонида Варпаховского. Уму непостижимо. В процессе «уточнения» выяснилась еще одна любопытная подробность: Борис Казинец много лет увлекался резьбой по дереву. Он был влюблен в деревянную русскую архитектуру. В старинные русские деревянные церкви. Много лет собирал их фотографии, чертежи, литературу и научился строить уменьшенные копии из тысяч деталей, которые сам вытачивал. Один к одному, только в уменьшенном масштабе. Очень гордится их аутентичностью. Его церкви есть в коллекции графа Толстого, в салоне Трамп Тауэр, в Музеях и галереях. Ценители их покупают, но цена не покрывает расходы времени и труда. Да он на это и не рассчитывает. Напоминаю, что все сказанное выше происходило уже в Соединенных Штатах, в последние 16 лет. Доэмиграционного периода в жизни моего героя я не касаюсь, иначе, боюсь, никогда не кончу эту статью. Хочу только заметить, что он 60 лет отдал сцене, из них — 25 лет русскому драматическому театру имени Грибоедова, где получил звание сначала заслуженного, а потом народного артиста Грузинской ССР и где сыграл более 250 ролей. Назову только некоторые из них: Борис Годунов («Царь Федор Иоаннович»); Михаил Лунин («Гори, гори моя звезда»), Электрон Евдокимов («104 страницы про любовь»); Стенли Ковальский («Трамвай — желание»). Жена Света побуждает его взяться за кисть: она убеждена, что в нем зарыт художнический талант. Судя по тому, как он оформляет свои спектакли, ей можно верить... 200-летие Николая Васильевича Гоголя Борис Казинец решил отметить моноспектаклем по «Мертвым душам». Друзья недоумевали: «Ты собираешься полтора часа читать? Ах, ты будешь их играть? Всех? Да ты с ума сошел: это все равно, что одному сыграть «Войну и мир». Удовлетворив любопытство друзей, автор спектакля вступил в конфликт с самим собой. Он внимательнейшим образом перечел сочинение, которое Гоголь скромно назвал «поэмой». Что отобрать? Что отставить? Как насыщенную, подробную, неспешную гоголевскую прозу втиснуть в полтора часа стремительно бегущего времени? Это был медленный процесс. Сначала отбирались диалоги; потом те из них, которые, возможно, будут использованы, потом те, которые наверняка будут использованы. В результате, в окончательный вариант не попадали ни те, ни другие, зато попадали третьи, которых вообще не было в наметке. Работа сродни ювелирной. Сценарий писался год, примерно столько же продолжались репетиции. Режиссер Казинец не делал никаких поблажек актеру Казинцу. В результате на импровизированной сцене оказалось множество лиц, и все они действовали и говорили одновременно — такое у меня сложилось впечатление. Конечно, вылепить крупный образ, будь то Собакевич или Манилов, Ноздрев или Коробочка, для актера калибра Бориса Казинца — не представляло трудностей. Среди его вдохновителей были Топорков, Ливанов, Петкер, Готовцев, Грибов — весь блистательный состав мхатовских «Мертвых душ» 1948 года. С программкой этого спектакля в руках актер вышел к зрителям. Он хранил ее 60 лет, вместе с немеркнущими воспоминаниями об этом феноменальном спектакле, на который он, учащийся Московского городского театрального училища, попал по студенческой контрамарке. И еще был у него образец: несравненный Ираклий Луарсабович Андроников, который создавал персонажи исключительно мимикой и голосом, не вставая из-за стола. Я могла бы добавить к этому недлинному списку Аркадия Райкина, который один изображал соседей многоквартирного дома, но у него хоть были секунды, за которые он успевал сменить маску, прежде чем высунуться из окна в новом образе. У Казинца этих секунд не было. Он не пользовался гримом, не носил париков и не менял своей просторной блузы с белым бантом. Понять, как Чичиков превращается в кучера Селифана, а тот, в свою очередь, в крестьянина, у которого наши путешественники выспрашивали дорогу, решительно невозможно, но воочию видишь всех троих: и теряющего терпение Чичикова, и туповатого Селифана, и словоохотливого и хитроватого мужика с бородой клином. Эта борода — тоже характеристика! Центральные персонажи не существуют в безвоздушном пространстве, они вступают во взаимодействия с Чичиковым, с автором, и по его воле — с эпизодическими персонажами, у которых подчас одна или две реплики. И характеристики этим второстепенным персонажам нужно дать на протяжении этой реплики. Пять реплик — пять характеров. В спектакле 20 действующих лиц! Иногда актер идет на «подлог» и относит реплики Гоголя то к Чичикову, то к Ноздреву, и, соответственно, произносит их. Настоящей виртуозности актер достигает в сцене бала, где Чичиков знакомится с губернатором, его женой, гостями, чиновниками и местными помещиками Собакевичем и Маниловым. Достоевский утверждал, что вся русская литература вышла из «Шинели» Гоголя. Я утверждаю, что весь российский деловой криминал, все эти «маргаритки», «пирамиды», липовые дорожные происшествия и все другие виды «легального отъема денег» вышли из фрака брусничного цвета с искрой, в котором Чичиков отправился на бал к губернатору. Трудовая история Павла Ивановича до того судьбоносного момента, когда ему пришла в голову счастливая идея — скупать у помещиков умерших крестьян, чтоб продавать их государству за живых — откроется тем, у кого хватит терпения добраться до заключительной 11 главы «Мертвых душ». Хитрый Гоголь до самого конца держал в секрете происхождение и воспитание своего героя, а также характер его трудовой деятельности. Павел Иванович, оказывается, был таможенником! У нас с вами, дорогие читатели, в свое время были отношения с таможней, при воспоминании о которых у меня мороз до сих пор подирает по коже. Поэтому убедить нас в том, что бывают честные и неподкупные таможенники, довольно трудно. Но Павел Иванович был именно таким: честным и неподкупным. До той поры, когда, продвинувшись по службе, не затеял аферу с испанскими баранами, которых контрабандисты использовали в качестве «мулов» для переброски в Россию дорогих брабантских кружев. Делалось это до гениальности просто: на спину барана набрасывалась шкура в масть, а под ней прятались драгоценные кружева. В считанные месяцы Павел Иванович и его сообщник сказочно разбогатели на этих махинациях, но на беду поссорились и донесли друг на друга. В результате — арест, суд, конфискация, и... освобождение из-под суда за взятку. В спектакле эта сторона деятельности Павла Ивановича выражена визуально: повсюду разбросаны овечьи шкуры, вырезанные из фанеры с окантовкой — как бы вторым дном. Эту историю Борис Казинец рассказывает от лица Гоголя, и мы убеждаемся, как ироничен к своему герою был Николай Васильевич и как точно эту иронию сумел передать актер. Чичиков ему даже немного симпатичен. Умен, дипломат, артистичен. Его бы таланты да на пользу отечеству. Конечно, прохиндей, жулик, но обаятельный же! Да и обманывал-то не помещиков, а государство, которое само было первым вором. И поэтому финал спектакля не торжествующий, а грустный. Он констатирует непреложную истину: трудно оставаться честным человеком, когда все вокруг воруют. И охватив барашка за шею, актер беспомощно сникает, повторяя: «Мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет». Позвольте, скажет читатель, а как же Русь, которая как бойкая необгоняемая тройка несется? Та самая Русь, под которою дымом дымится дорога, гремят мосты, и, косясь, дают дорогу другие народы и государства? Не смешите. Разыгралось воображение, захотелось пофантазировать, помечтать, вот и выдал желаемое за действительное. Думал, обернется реальностью во втором томе. Не обернулось. Да и верил ли сам в то, о чем мечтал? Оба варианта второго тома вышли дымом из камина. От актера исходила такая мощная волна энергии, что ее, казалось, можно потрогать руками. Время от времени он промокал лоб белоснежным платком, но это воспринималось как часть действа. И не верилось, что он приближается к своему 80-летию, что у него за плечами 60 лет служения Мельпомене, что он недавно вернулся из Тбилиси, где проиграл свой спектакль на сцене родного ему театра Грибоедова 10 раз при полном аншлаге и к восторгу публики и прессы. Что в планах? Для моноспектакля он готовит венок из чеховских «театральных» рассказов. Спектакль будет называться: «Любите ли вы театр?» Для театра он хочет поставить «Повесть о рыжем Мотеле» Йосифа Уткина. С продолжением в Америке. Планов громадье. Дай Бог силы и здоровья!