Версии судьбы

Рассказ Алексея Казовского «Версии судьбы» занял третье место на Втором конкурсе короткого рассказа журнала «Чайка» «На заре тысячелетия»

Ветер гонит пыль по горячему асфальту. Над зеркальной витриной кафе, словно крылья громадной птицы, вздувается и хлопает полосатый матерчатый полог. Столики стоят у стены, прямо на тротуаре. Мы с друзьями садимся, разомлевшие от жары, на пластиковые стулья. Тень полога укрывает нас от жгучих лучей. — Я где-то уже видел тебя... — Конечно! Мы встречались раньше на улице. Просто, я была младше. Официант приносит высокие стаканы с жидким холодным солнцем. — Сегодня чудный день! — Вы правы. Такие дни — редкость в наше время... Она смотрит мне в лицо пытливым взглядом. Ищет отклика и находит его. — Нам никогда еще не было так хорошо! — говорю я и закрываю глаза. Крик ребенка в ночном мраке. Головная боль. Глаза не хотят открываться. — Успокой его! Иначе, я заткну ему глотку! — Что ты, что ты, милый?! — Ладно, пусть орет. Я устал. — Я тоже устала... У него снова жар! — Так сделай что-нибудь. Шины автомобилей скрипят по сухим ядовитым хлопьям на асфальте за окном. Как будто мороз, и намело сугробы, хотя на улице всегдашняя жара. Это скрипит черный снег — сухие хлопья бензиновой гари. Другого, настоящего снега больше не бывает. Но я еще помню его, а наш ребенок его никогда не видел. Размытая Луна-прожектор в черном небе. Звезд нет. Они тоже постепенно стерлись за прошедшие годы с неба и из памяти. Ребенок, наконец, успокаивается, дышит ровно и хрипло. Она возвращается в постель, ложится ничком. — Нам никогда еще не было так плохо! — говорит она и отворачивается к стене. Машины несутся мимо нас по улице, словно катера, разгоняя из-под колес слой выхлопных газов. Его никто не видит, кроме меня. Я тоже не вижу его, но я помню, во что превращается снег на обочинах весной. Сначала белый, как... снег, он начинает садиться и тает, и скрывается под все уплотняющейся черной ядовитой коркой. Такая же корка покрывает наши души, и ее тоже не видно до поры. — Чем ты занимаешься теперь? Что нового? — один из друзей поворачивается ко мне, смотрит через стол с пластмассовой улыбкой на губах. — Ничем. Все по-старому. Работаю, как всегда, хотя есть кое-что интересное... — отвечаю я. Но друг не слушает меня, он уже говорит с кем-то по мобильнику. Сейчас все так разговаривают — задают друг другу вопросы и не слушают ответов. Каждый занят собой, своими мыслями. И правильно. Ответы известны заранее. Все в мире переговорено на тысячу раз. Ветер стих. Я встаю из-за стола, подхожу к витрине и вглядываюсь в свое отражение. Оно напряженно молчит, а рядом я вижу ее. Она вопросительно смотрит мне в спину и глаза ее наполняются тревогой. Я достаю из кармана баллончик пульверизатора со сжиженным «морозным огнем», жму на головку клапана. Из булавочного отверстия вырывается пушистая веерная струя, ударяет в витринное стекло. Оно тут же начинает затягиваться причудливой вязью изморози. Словно новогодняя открытка из детства. Узоры свиваются в сказочные цветы, заостряются елочными игольчатыми ветвями, клубятся белыми невесомыми облаками, расползаются заснеженными вершинами гор. Скоро все зеркало покрывается фантастическим зимним пейзажем, хотя асфальт тротуара размяк от жары и податлив под каблуками. Отраженное солнце выглядывает из-за сверкающей льдом вершины. Это мой подарок ей, и им всем, и самому себе. Хозяин в дверях кафе думает, что это подарок и ему. Пусть так. Он удовлетворенно цокает языком, с одобрением смотрит на меня и говорит что-то официанту. Тот через пару минут приносит нам поднос, уставленный запотевшими стаканами. За счет заведения. Друзья смеются. Они довольны. Она улыбается загадочно, пытаясь поймать мой взгляд. Я опускаю глаза и через силу улыбаюсь еще загадочнее. Мой сюрприз впереди. Еще есть немного времени, чтобы выпить бесплатное пиво и поболтать ни о чем. Я возвращаюсь за стол. — Я люблю ветер... Он может сбить жару и принести прохладу с моря. — Вот ветер нам и нужен, но пусть он прилетит чуть позже... Она согласно кивает, хотя лоб ее покрыт ртутными каплями пота. Я смотрю на разноцветный полог над головой. Он обвис тяжелыми кожистыми складками. Это уже не птица, это спящая летучая мышь. Ветра нет. Мой сюрприз связан с ветром. «Морозный огонь» под действием воздушного потока быстро разлагается на составляющие: воду, летучую огненную пыль — сильнейший галлюциноген и нервно-паралитическую дрянь, которая решит для нас все проблемы бытия за несколько минут. Радостная быстрая смерть, рядом с любимым человеком. Что может быть лучше?! Как там у Грина: «Они жили долго и умерли в один день». Кажется, там еще было слово «счастливо»? Нет, точно не было. Они просто жили, жили мучительно долго. И однажды он убил ее и себя. Аминь. — Нам никогда больше не будет так хорошо! — говорит она, и она права. Ребенок снова заходится кашлем и плачем. Его крик отражается от стен и бьет мне в уши пульсирующей болью. Я подхожу к окну, прижимаюсь лбом к горячему стеклу, изъеденному снаружи грязными потеками. Сейчас дождя нет. Но неба все равно не видно. Вместо него мой взгляд упирается в вышине в плотную клубящуюся пелену мрака, пробитую круглым колодцем Луны. Псевдонебо подсвечено снизу мертвенным рассеянным светом рекламных экранов, беззвучно вопящих со всех стен окружающих зданий. Каждый рекламный шедевр вливает в мозги свой товар, с идиотским блаженством потребляемый героями роликов. А все вместе они, эти “гении-потребители», сливаются в одно двуполое, полностью довольное жизнью существо: непрерывно жрущее, пьющее, совокупляющееся, истекающее выделениями, подтирающееся и предохраняющееся от беременности и болезней. Все это оно делает одновременно, под дебильную музыку и чаще всего в личном своем автомобиле. Вот они — автомобили. Несутся непрерывными потоками в переплетении эстакад между башнями домов. Чуть ниже уровня моего взгляда, в темноте под рекламными сполохами, расплываются контуры уходящих ярусами вглубь таких же дорожных эстакад. Они сплошь заставлены колоннами ржавых автомобилей. Как застряли несколько месяцев и лет назад в бесконечных пробках, так и стоят. Брошенные эстакады, как и брошенные жилые этажи, уходят до самой земли. Хотя земли там нет. Есть только растрескавшийся, покрытый вечным пластиковым мусором и слоем копоти асфальт. Все, кроме пластмассы и металла, давно истлело, или съедено крысами. Остался только запах, приторная вонь, поднимающаяся вверх из останков автомобилей. Несмотря на кондиционер, этот сладковатый запах смерти все равно проникает в жилища. Мы все пропитаны им. Взрослые притерпелись, а дети из-за него исходят кашлем. Я возвращаюсь к ней в постель и в отчаянии неистово пытаюсь овладеть ее телом. Она не просыпается и, безразлично раскинувшись, стонет во сне. От боли. Я быстро устаю, но так и не могу ничего. Отваливаюсь, судорожно хватая воздух ртом. — Что с тобой? — она, оказывается, не спит. — То же, что и с тобой. Я устал жить. — Где-то там, за границей Города люди живут по-другому. Мы могли бы попытаться уйти... — Для этого нужно дойти до границы, но где она находится, никто не знает. Я уже пробовал искать, ты знаешь. — Нужно попробовать еще раз, вместе. — Не нужно. Все это просто сказки. Город не имеет границ. Мне надоедает бесполезный разговор. Я снова встаю и подхожу к окну, включив свет. На стекле появляется мое отражение. Лучше бы мне на себя не смотреть. Мое лицо, как и лица ее и ребенка, совсем не похожи на радостные физиономии президента, членов правительства и думы, телевизионных дикторов и киногероев, рекламных ублюдков и финансовых воротил. Они, наверняка, не живут здесь, не дышат мертвым воздухом и не едят пластиковую еду. Где же они живут? Не знаю. Да мне это и не интересно. Их так же нет для меня, как и той настоящей Земли за границами Города. Они давно превратились в экранные символы, такие же назойливые, как и реклама. — Нам никогда больше не будет так плохо, будет только хуже, — говорю я и засыпаю, привалившись лбом к стеклу. За окном вырастает день. Раскаленное солнце вонзает мне под веки острые иглы. На противоположной стороне эстакады гигантские небоскребы подпирают макушками вылинявшее серое небо. Разноцветные автомобили двигаются вплотную друг к другу, замедляясь, пока не останавливаются совсем в очередной пробке. Поднимается ветер, закручивает вихрями пыль на узких тротуарах. На небосклоне начинают зарождаться черными косматыми клубками тучи. Разрастаясь в зените, словно опухоль, они заполняют пространство, небо темнеет, и через пару минут над городом повисает гнетущая тишина, изредка разрываемая глухими раскатами грома. Потом начинается дождь... Сначала я не понимаю, что происходит: на тротуарах, в крышах и капотах машин возникают сквозные одиночные пробоины, паутиной трещин расползающиеся во все стороны. Скорее всего, это тающий на лету град — огромные ледяные капли несутся к земле со скоростью пули, вспарывая свистом воздух и оставляя за собой длинные паровые шлейфы. Из автомобилей выскакивают люди. Они бегут к спасительным дверям зданий, но, сраженные ледяным дождем, падают на растрескавшийся асфальт, вжимаясь в него простреленными телами и растекаясь яркими малиновыми кляксами. Светопреставлению аккомпанирует нарастающий гул уплотняющегося ледяного потока, ему вторят стоны тысяч гибнущих людей. Градины скоро погребут под собой всю улицу. Пар густеет на глазах, и я успеваю только заметить за колышущимся туманом, как противоположные дома начинают рушиться внутрь себя, складываясь с верхних этажей. И тут же чувствую, как над моей головой несётся к земле, сметая перекрытия, многотонная каменная лавина... — Нам никогда уже не будет ни хорошо, ни плохо, — успеваю подумать я и исчезаю. Я ненавижу автомобили, телевизоры и сотовые телефоны. Потому что они растворяют человека в себе, и от него ничего не остается. Ветра все еще нет. Но морозный рисунок на витринном стекле расплывается легким маревом. Друзья этого пока не замечают. — Ты знаешь, я — сволочь, урод! Она смотрит на меня, откинувшись на спинку стула и вскинув брови к удивленной челке. — Зачем ты так говоришь? — Потому что я гениальная сволочь. Я придумал новый наркотик, от которого умираешь сразу. Он такая же сладкая отрава, как и жизнь, но действует мгновенно. — Я не понимаю. — Тебе не нужно понимать. Дыши глубже, и ты сейчас почувствуешь весь кайф. Я просто не хочу, чтобы в будущем с нами случилось все, что запрограммировано настоящим. Друзья не слышат наших слов. Они заняты своими делами. Мы все заняты своим. У некоторых людей дела и разговоры совпадают, поэтому иногда совпадают и жизни, но ненадолго. А чаще мы просто идем параллельно друг другу. И наши странные действия подтверждают наши странные слова. Тонкие ленты моего «морозного огня» стекают с витрины вместе с каплями воды на тротуар, расползаются под столиками и смешиваются со слоем выхлопных газов. Но ветра нет, и гремучая смесь не может подняться выше наших щиколоток. Поэтому мы не можем вдохнуть ноздрями мой «букет», и поэтому ни мы, ни другие посетители кафе, ни наши друзья, ни обслуга — никто пока не может превратиться в сухие осенние листья и тихо опасть на асфальт, закатив в блаженстве глаза. Нужен ветер, а его нет. — ..., — я пытаюсь подумать хоть что-то, но не могу. И тут же оказываюсь за городской чертой, посреди луга, полого, взбирающегося от морской бухты на склон высокого холма. Над близким Городом бушует та самая гроза, втаптывая в землю остатки зданий, окутанные клубами белого тумана и серой пыли. Вода в бухте, в двух километрах от берега и до самого горизонта кипит под ливнем убийственного града. Линия прибоя на моих глазах вдруг начинает быстро отступать, оставляя за собой голое дно, усеянное мокрыми комками водорослей, прозрачными желейными пятнами медуз, желтыми раковинами и тусклым серебром беспомощно пляшущих рыбешек. На песке замирают люди, семьи с детьми, и во все глаза следят за отступающей водой. Которая, словно вдох великана, наливается вдали радужным пузырем, поднимается стеклянной стеной, выпуклой и дрожащей, как будто только пленка поверхностного натяжения сдерживает скрытый за ней безумный напор. На мгновение все замирает. Какой-то мальчишка не выдерживает и со смехом запускает галькой в воду. В ту же секунду пузырь лопается и обрушивается сорокаметровой лавиной на притихший берег, сметая на своем пути людей вместе с песком, сдирая луговую траву с корнями и с самой землей со склона холма. И увлекает меня за собой, превращая в элементарную частицу вернувшегося первородного хаоса. Думать и говорить больше некому. Я вздрагиваю и обвожу взглядом испуганные лица друзей. Натыкаюсь вдруг на ее глаза и чувствую горячую ладонь в своей руке. Мы сидим прямо в сыпучих пятнах, оставшихся на асфальте от пластиковых стульев и столов. Наша одежда тоже превращается в пыль, осыпаясь с тел сквозь сетку из натуральных волокон. Тишина окружает нас. Автомобили запрудили улицу, как в том сне, но остановились они по другой причине. Что-то пошло не так, как я хотел. Мы живы! Наконец-то прилетевший ветерок гонит призрачную смесь из морозно-огненного тумана и выхлопных газов вдоль улицы, и это неуловимое движение сопровождает лишь «белый шум», распадающейся на атомы пластмассы. Цепная реакция в действии. А следом машины начинают разваливаться на куски, со стен домов ползет сайдинг, стекла с причмокиванием выпадают из оконных глазниц и в беспечном звоне крошатся на миллионы осколков о тротуар. И, самое главное, людские лица вдруг обнажаются удивленьем. Как будто прикипевшие к ним маски безразличия и надменности высохли, потрескались и осыпались шелухой дешевой «крутизны», насильно привитой под чужую дудку на наши характеры и души. Несмелые улыбки, доброта и ясные приветливые глаза проявляются на лицах, превращая негативы в живые яркие черты. Странно, что это случилось, и что я стал невольной причиной. Меня окатывает запоздалый холод страха. Я прижимаю ледяные пальцы к вискам, пытаясь унять внутреннюю дрожь, и чувствую подушечками стыд, обжигающий мое новое лицо. «Нет худа, без добра, — сказала лиса. — Зато ты попал...» Я попал в точку, и мир рухнул! Что дальше? Новая версия судьбы? — Нам всегда теперь будет так хорошо? — спросила она, обнимая меня задумчивым взглядом. И я знал, что ответить. Я стряхнул с век наваждение быстрого сна окончательно, пригоршней колкого алмазного снега. Глубоко вздохнул и отнял мокрую руку от разгоряченного лица. Жена тут же ответила мне тревожными глазами, обхватила тонкими пальцами озябшую кисть и прижала ее к груди. — Что с тобой, милый? — прошептала она быстро, согревая дыханьем мои губы. — У тебя такое же выражение лица, как в тот день, когда мы познакомились. Где ты? — Я здесь, здесь... милая... Я поцеловал ее очень осторожно, словно в первый раз, и хотел целовать еще и еще, но... внезапно ворвавшийся в объятья наших губ тугой снежок разлучил нас. Мы вздрогнули и отпрянули разом в стороны, а сын уже пролетел мимо на лыжах, хохоча во все горло. — Простите меня, я не нарочно!.. Пологий укатанный склон уводил его все дальше от нас, до самой излучины реки, у которой прилепился к невысокой горке наш дом, совсем игрушечный на таком расстоянии. А у домика маячили две или три разноцветные шерстяные фигурки, махали руками и что-то кричали нам. — Смотри, друзья уже проснулись! — жена улыбнулась и вновь потянулась ко мне, и сама же через силу отвернулась. — Пора их кормить завтраком. А ты еще не проголодался? — Мне и так хорошо с тобой, — негромко ответил я. — Но нас действительно ждут. Нельзя подводить друзей. И мы побежали рядом друг с другом легкими скользящими шагами. Лыжи упруго вжимались в снежную корку, наст тоненько поскрипывал под острыми палками. Встречные сосенки приветливо кивали нам искрящимися на солнце белыми рукавицами. Морозный ветерок ласкал наши раскрасневшиеся щеки и ловил на лету дыхание, превращая его в облачка мгновенно тающего тумана. А дымок из трубы нашего дома не таял долго, высоко поднимаясь в синее-синее небо... Журнал «Чайка», №2, 16-31 января 2008 года.